Несущий свободу - Страница 11

Павлу тоже ограбили – Ханна не могла взять в толк, кому из парней в масках могли приглянуться башмаки такого маленького размера, разве что их отнесли домой и подарили детям; по крайней мере, она осталась жива и стала знаменитой. Сейчас Павла возглавляет редакцию известного журнала и частенько участвует в дискуссиях на ток-шоу.

Ханна с горечью отметила, что снова назвала ольденбуржцев бошами, так же, как их с оттенком неизменной ненависти называли местные жители. Это плохо. Она не должна принимать ничью сторону, не должна проявлять симпатий – это мешает трезвому взгляду на вещи и влияет на ее беспристрастность. В конце концов, это влияет на ее гонорары, а деньги сейчас им нужны как никогда – на родине ей вряд ли будут платить так много, да и оклад Джона вне зоны боевых действий существенно уменьшится. Ведь они собирались пожениться сразу после возвращения.

При мысли о Джоне внутри у нее разлилось тепло. Господи, дай нам выбраться отсюда!

Они коротко поговорили ночью, через ком: перед сном она не выдержала, позвонила, чтобы убедиться, что с ним все в порядке. Возникло нестерпимое желание набрать его номер, услышать его спокойное вопросительное «да». По ее расчетам, сейчас он должен отсыпаться после неспокойного дежурства – ночью в городе стреляли сразу в нескольких местах.

– Долго еще, Хесус? – спросила она, когда под колеса попал особенно крупный обломок.

Оператор на мгновение оторвал глаза от дороги:

– Нет, Ханна.

Она ответила на улыбку. Хесус относился к ней со странной смесью покровительства и нежности, как отец, хотя и был старше всего на пару лет. Он никогда не лез в душу с пьяными откровениями, не успокаивал, не пытался затащить в свой номер, как иногда поступали журналисты, перебравшие суррогатного пойла в баре, в тщетной попытке избавиться от вида развороченных внутренностей и кричащих от боли детей. Не переступал незримой границы. Вообще не давал понять, что как-то выделяет ее среди окружающих. Он снимал войну, он жил этим, он пил боль окружающих – и сам был войной, сосредоточенный и безучастный. Когда она впервые провела ночь с Джоном, Хесус откуда-то добыл новый армейский бронежилет – из тех, что прикрывают и плечи, и бедра, и не мешают двигаться, разве что немного тяжеловаты; он намалевал на спине и груди белые буквы «TV» и заставил Ханну всюду таскать на себе эту тяжесть. Она вдруг поняла, что там, в нормальном мире, ей будет не хватать этого сухощавого человека с морщинистым лицом и глазами, в которых застыла вечная ирония.

Где-то рядом раздалось характерное «пам-м-м» минометного выстрела. Хесус нажал на тормоз и резко сдал во двор задним ходом; бампер уткнулся в пыльный ствол пальмы.

– Все, дальше пешком. – Голос у Хесуса был сухой, надтреснутый, точно у него горло перехватило от волнения, но Ханна знала: вывести Хесуса из себя было ой как непросто.

Она согласно кивнула, надевая тяжелую каску. Он вышел первым, внимательно оглядел двор, мусор и обломки камня на земле, подхватил кофр с аппаратурой и лишь потом подал знак: можно.

– Миротворцы прибудут позже, как всегда, когда все успокоится, – говорил он на ходу. – Но сначала они будут бить по огневым точкам. Эта минометная батарея – слышишь? – совсем рядом. Ее накроют в первую очередь. Их ракеты часто ошибаются. Беспилотники часто принимают машины за броневики.

Она не смотрела на оператора, она привычно обшаривала землю глазами перед тем, как поставить ногу.

– Хесус, что ты несешь? Откуда у боевиков броневики?

– А я знаю? На прошлой неделе «Скорпио» расстрелял такси – попало в район перестрелки.

– Это боевики его расстреляли, Хесус.

– Ханна, смотри под ноги! – Хесус не любил, когда его высказывания подвергали сомнению. Беспилотники были его слабостью, он обожал снимать их; при каждом удобном случае старался ухватить их в кадр, порой в ущерб основному сюжету. Он вбил себе в голову, что когда-нибудь снимет самолет в миг атаки, в миг, когда из-под крыльев вырываются ракеты. Это были бы уникальные кадры – штурмовики Альянса летали с бешеной скоростью, держась над самыми крышами, за ними невозможно уследить даже автоматическими камерами, а уж заснять момент открытия огня – и подавно. Но Хесус был уверен, что ему это удастся, рано или поздно. Ему не давали покоя лавры оператора земной CNN, снявшего ольденбуржский танк за мгновение до того, как тот выпустил снаряд и от самого оператора не осталось ничего – только чудом уцелевшая камера, отброшенная взрывом далеко в сторону. Хесус любил приводить те кадры в пример: шевеление бездонного жерла пушки, вспышка – и темнота.

Повсюду пахло войной – непередаваемой смесью из жженого кирпича, мокрого пепла, гниющего мусора и разлагающихся под обломками человеческих останков. Выстрелы грохотали уже со всех сторон. Навстречу, прижимаясь к стенам, тянулись люди: женщины подталкивали детей, отцы оглядывались назад, втягивая головы в плечи. И все вместе с ненавистью смотрели на их бронежилеты. С запада, со стороны реки, доносились взрывы.

Вскоре им попался первый убитый – бородатый мужчина с разорванным животом. Пыль присыпала его лицо. Горло щипало от гари. Ханна заволновалась – не пора ли вставить носовые фильтры? Решила подождать – с ними ее голос становился слишком гнусавым. Редакция не желала слушать про мины, начиненные газом, от нее требовали нормального волнующего тембра. Домов с целыми стеклами больше не осталось – все стекла теперь хрустели под ногами, точно сухое печенье.

Хесус осторожно выглянул за угол.

– Эй, где мусульмане? – крикнул он по-испански, обращаясь к пареньку в зеленой ветровке, с увлечением палящему из автоматической винтовки куда-то вдоль улицы.