– Да, сэр. Я представляю, – спокойно произнес Джон. Он наблюдал за творящимся вокруг бедламом – явились и репортеры, и местная полиция; приданные солдаты из комендантского взвода морской пехоты стояли редкими истуканами, взяв винтовки наизготовку и толкая самых дерзких прикладами, их бронемашины перегородили улицы. Толпились зеваки, уличные торговцы шныряли в толпе, продавая сладости, и, как подозревал Джон, кое-что похуже. Он испытывал странную гордость, шел наперекор начальству – и выполнял свой долг. Военные на блокпостах уже узнавали его; местная полиция, хотя не помогала, но не решалась и препятствовать, ограничиваясь докладами о его выходках; репортеры превозносили его до небес; обычное дело об ограблении и убийстве обрастало комом скандальных подробностей и постепенно становилось чуть ли не фактором местной политики.
– Группировка перешла в режим повышенной готовности, каждый выстрел, да что там выстрел – каждый чих способен сорвать чертову лавину, а вы устраиваете ковбойские игры с перестрелками! Ваши действия могут нарушить баланс сил в городе.
– Я понимаю, сэр, – ответствовал Джон, знаком показывая топтавшимся рядом репортерам, что сейчас освободится. Лерман и Гомес сдерживали нетерпеливых операторов, покрикивали на них, заставляя убрать камеры, те не слушались. Механические жуки порхали над самыми головами, лезли в лица солдат, мельтешили над носилками кареты «Скорой помощи», на которых лежало тело убитого. Ткань в нескольких местах пропиталась красным и масляно блестела; жужжали мухи. Кубриа под присмотром Кабота заполнял бумаги на капоте автомобиля. Руки его тряслись; он был бледен и все норовил встретиться с Джоном глазами, словно ожидал его поддержки.
– Я вышел с ходатайством в управление полиции – вашу опергруппу отзовут, лейтенант. А вам предписывается явиться в участок не позднее восемнадцати часов сегодняшнего дня и приступить к передаче дел.
– Вы отстраняете меня от дела, сэр? – делано удивился Джон.
– Да, черт возьми! А вы что думали?
– Сэр, это прямой приказ? Вы официально закрываете дело?
– Не загоняйте меня в угол, лейтенант! Я не правомочен прекратить уголовное дело. Но я передал вам устное требование явиться по месту службы для передачи ваших полномочий представителям местных властей.
– Сэр, но что мне сказать репортерам? Они ждут моего заявления.
– Никаких репортеров! Слышите? Ни-ка-ких! Я запрещаю вам общаться с прессой!
– Однако, сэр, параграф восемнадцать военно-уголовного уложения предписывает делать заявления прессе в случаях, когда это не препятствует проведению следственных мероприятий. Учитывая, что повышенное внимание со стороны прессы стимулирует активность осведомителей и сочувствующих со стороны населения, поимка преступника может только ускориться.
– Вы отстранены от дела, – отрезал капитан.
– Но ведь вы только что сказали, что не можете прекратить дело своей властью. А отстранение детектива от дела, когда мы сидим на хвосте у преступника, даст ему возможность скрыться. Извините, сэр. Я должен заметить, что ваш приказ преступен. Я выполню его, но оставляю за собой право подать рапорт.
Его собеседник сделал долгий глубокий вдох. Медленно выпустил воздух, успокаиваясь.
– Послушай, Джон, – тихо сказал капитан. – Прекрати этот балаган. У меня голова и без тебя пухнет. Мы уходим, понимаешь? Не сходи с ума. Мы ведь понимаем друг друга. Ты отличный полицейский, я говорю это без лести, просто из дружеского расположения. Ни к чему переходить на язык протоколов и письменных приказов. Прошу тебя – приезжай в участок.
– Я постараюсь, сэр.
– Да уж, будь так любезен.
Джон кивком подозвал к себе Лермана.
– Мне запретили общаться с журналистами. Но нам нужны эти засранцы, – тихо сказал он, кивая на представителей прессы.
– Нет, лейтенант. Я на это не подписывался! – запротестовал Франциско. – Я и двух слов не свяжу.
– Остальные еще хуже, Франциско. Хочешь, чтобы Кубриа брякнул, как мечтает замочить боша? Посмотри на его физиономию – краше в гроб кладут. Скажешь, что мне запрещено общаться с прессой. Намекнешь, что начальство хочет спустить дело на тормозах – им ни к чему лишний шум. Никаких прямых заявлений – только намеки. Эти ребята скажут все сами – это у них называется комментариями. Чем больше народу будет знать про это дело, тем больше вероятность того, что его не прикроют.
Лерман все еще сомневался.
– Да ты о карьере подумай, – увещевал его Джон. – Известность еще никому не мешала. Засветишься – после окончания дела получишь повышение. Лишняя десятка к жалованью.
Он хлопнул Лермана по плечу.
– В нашем деле известность – верный путь в могилу. Слишком говорливых у нас просто отстреливают, – пробурчал детектив сдаваясь.
– Лейтенант Лонгсдейл, мы ждем! – напомнил о себе один из репортеров.
– Заявление сделает лейтенант Лерман.
– Послушайте, мы хотим взять интервью именно у вас! – Представители прессы в разномастных бронежилетах, касках и потертых армейских штанах были похожи на боевиков, только белые полустершиеся буквы «TV», грубо намалеванные на спинах, отличали их от бандитов.
Джон изобразил широкую улыбку. Улыбаться сквозь стиснутые зубы было неудобно.
– Лейтенант Лерман пояснит вам, почему я не могу этого сделать.
– Кхе-кхе…
Камеры набросились на Лермана стаей саранчи.
– Господа, я – детектив Лерман, восьмой участок, – начал он неуверенно. Джон встретился с ним взглядом, показал большой палец. Лерман улыбнулся, расправляя плечи. – К сожалению, руководство военной полиции относится к заявлениям своего представителя без должного энтузиазма…