Несущий свободу - Страница 45

– Эй, тебя что, зацепило? – встревожилась проститутка. – Ну-ка, давай, пошли. Нельзя тут. Сваливать надо. Э-э, да ты совсем никакая!

По-прежнему не видя перед собой ничего, кроме мельтешения красных искр, она позволила женщине увлечь себя. Каждый шаг отдавался внутри неимоверной болью, воздуха не хватало, она боролась с собой, делая вдох; в грудь вонзалась раскаленная игла, тело шагало само по себе, словно большая кукла на привязи. Вот, значит, как это бывает, когда умирают, подумала она. И нет никаких образов из прошлой жизни, никаких цветных картинок, мелькающих перед глазами. Стало страшно, она боялась увидеть себя со стороны, ощутить безысходность от невозможности оправдаться: отчего-то она была уверена, что оправдываться придется. Она не вспомнила о Хенрике в эту минуту, хотя умирала за него: только боль, всепоглощающая обжигающая лава терзала ее напрягшееся тело.

– Шевели задницей! – в сердцах прокричала женщина. – Хочешь полночи этим козлам подмахивать, пока отпустят? Я на такое не подписывалась. Мануэль меня удавит!

Боль исчезла так же внезапно, как и появилась. Грета оглянулась в недоумении.

– Где я? – спросила она. Одежда пропиталась холодным потом, казалось, даже кончики пальцев внутри туфель мокры, от озноба кожа покрылась мурашками. Она не понимала, как очутилась здесь, не понимала кто эта женщина, и почему вокруг полно людей с искаженными злобой и страхом лицами. Она словно вынырнула из черного омута; мир вокруг казался отвратительным и привлекательным одновременно.

– Отпустило? Давай двигай ногами. Такую как ты не сразу выпустят.

Грета встряхнулась по-кошачьи.

– Отпустило, кажется. Спасибо, подруга. Что это было?

– Откуда мне знать? Должно быть, кого-то взорвали. Какая разница?

– Действительно, – согласилась Грета. Они выбежали на соседнюю улицу.

– Ну, мне сюда. А ты в другую сторону, – не дожидаясь ответа, женщина отпустила ее руку и поковыляла на своих каблуках-ходулях.

«Так вот что бывает за непослушание!» – догадалась Грета. Интересно, сколько таких предупреждений выдаст чип, прежде чем испепелит ее окончательно?

Внезапно она разрыдалась, остановившись у стены. На нее оглядывались, какая-то старушка участливо произносила неслышные слова: должно быть, решила, что она плачет от боли – платок на руке, изрезанной стеклом, насквозь пропитался красными пятнами. Грета непонимающе смотрела на женщину, слезы грязными струйками текли по ее щекам, размывая грим. Она чувствовала радость, правда не понимала, от чего именно – от того, что осталась в живых сама, или что Хенрик наконец смог получить передышку. Внутри нее зародилась отчаянная надежда.

«Спасибо, господи», – прошептала она сквозь всхлипывания, заставив старушку в страхе ретироваться. Должно быть, бедняга решила, что она свихнулась.

32

У круглолицего интеллигентного человека с пластырем на лбу в носу запеклась кровь: он сильно гнусавил. Пол кабинета устилали разбросанные бумаги.

– Не понимаю, что вы хотите от меня узнать! – нервно говорил он. – Я уже все рассказал полицейским. Они недавно уехали. Какой-то конченый наркоман, должно быть. Ворвался, угрожал пистолетом, избил меня, потом связал нас, забрал всю наличность и сбежал. У моей медсестры из-за этого нервный срыв, мне пришлось отпустить ее домой. Нам повезло, что клиент вошел, несмотря на табличку на двери.

Повернув голову, он со страхом наблюдал, как за его спиной Кабот устраивает форменный разгром, довершая начатое налетчиком: один за другим он вытряхивал на пол содержимое ящиков стола и рылся в них с лицом ребенка, исследующего детали нового игрушечного конструктора.

– Послушай, Альберто, – скучающим тоном произнес Лерман. Он взял стул и поставил его посреди комнаты, усевшись спиной к двери. – Нам нужно знать несколько важных деталей. Мне наплевать на твои трудности, и лучше бы тебе не вешать лапшу о наркоманах и мести овдовевших мужей, чьи жены откинули копыта во время незаконного аборта, которыми ты, сукин сын, тут промышляешь. А твоя впечатлительная медсестра – такая же кровожадная сука, как и ты. Ты готов говорить?

Доктор вздрогнул, когда Кабот за его спиной с грохотом и звоном вывалил на пол очередной ящик. Послышался звон разбитого стекла; Джон сморщил нос от едкого запаха.

– Это просто какой-то маньяк, что тут скажешь? – буркнул врач. Непонятно было, кого он имеет в виду – то ли недавнего грабителя, то ли Кабота.

– Вопрос номер один: что ему было нужно?

– Деньги, что же еще?

Лерман встал и медленно прошелся по комнате. Остановился у стены с дипломами. Прищурившись, сделал вид, что рассматривает затейливые завитушки печатей и подписей. Покачал головой:

– Глядя на эти бумажки, можно подумать, что ты умный парень, Альберто. Эй, Доминго!

– Чего? – Кабот на мгновение отвлекся от своего занятия. Грохот и звон затихли.

– Объясни гражданину его права. – Он посмотрел на лейтенанта. – Вам лучше ознакомиться с дипломами, сэр. Очень содержательные документы. Никогда не видел столько вранья сразу.

С каменной физиономией Джон повернулся в указанную сторону и с преувеличенным интересом уставился на стену. За спиной послышались тяжелые шаги Кабота.

– Вы не имеете права! – взвизгнул доктор.

Джон услышал звуки, напоминавшие шлепки теста об стол. Почему-то ему вспомнилось, как мать любила готовить. Она раскатывала тесто на столе и лепила из него сдобные булочки, которые посыпала кунжутом и запекала в допотопной электрической духовке. Наверное, именно эта допотопность и делала их такими вкусными: булочки выходили румяными и слегка пахли дымком от подгоревшего масла. Отец ел их так: разрезал пополам, намазывал одну половинку свежим тающим маслом, сверху клал кусочек твердого сыра, затем закрывал второй половинкой. Все это он запивал крепчайшим, черным, будто деготь, кофе. А Джон любил булочки, обмазанные цветочным медом. Он проглотил слюну, грустно вздохнул и повернулся.